ГОКУ Государственный архив Мурманской области

В начале сентября я ездил по делам в Киркенес. По дороге, как всегда, любовался разделяющей две страны рекой Паз, и думать не думал, что вскоре уже не её течение, а движение самой жизни вернёт меня к размышлениям о границе. Однако, что случилось, то случилось. Не прошло и двух недель, как российский лидер Дмитрий Медведев и норвежский премьер Йенс Столтенберг подписали договор, определяющий спорные прежде морские рубежи. Кроме того, в начале октября грядёт очередная, уже 66-я годовщина Петсамо-Киркенесской операции, вернувшей Печенгу в состав России. Между этими двумя датами, между двумя разновременными полюсами образуется словно бы некое поле, будоражащее душу, тревожащее ум, вспыхивающее искрами исторических фактов и ассоциаций. Связаны они с прошлым, с попытками здесь у нас на севере определить, где кончается одно государство и начинается другое.

Попыток таких было много. Неизбежно наступал момент, когда прежние договорённости нуждались в пересмотре. Пересматривали же частенько с помощью оружия. Уж такая это вещь - граница, что одними переговорами дело обходилось далеко не всегда. Или - обходилось, но уже после завершения военных действий.

Ситуация на Кольском полуострове осложнялась ещё и наличием третьего «игрока». Две страны, вероятно, могли бы куда проще договориться между собой. Третий же постоянно оказывался «лишним». Россия-Дания-Швеция, СССР-Норвегия-Финляндия. Головоломка с тремя составляющими то и дело не складывалась. И это притом, что у каждой соседствующей друг с другом державы имелись свои постоянные, долгосрочные интересы. Приведу, пожалуй, самый характерный пример. Считается, что Суоми впервые заявила претензии на Печенгу в 60-е годы XIX столетия. С одной стороны, это действительно так, но с другой... Предпосылки формировались постепенно, не сразу, не вдруг.

Ещё в 1580 году Юхан Третий - король Швеции, которой принадлежала тогда Финляндия, сформулировал большую программу завоеваний на востоке. Одной из её задач было присоединение Кольского полуострова. И Печенги в том числе. Те же требования выдвигались и в Смутное время. Но, пожалуй, наиболее показательна ситуация на переговорах 1620-21 годов. Тогда выяснилось, что в Заполярье шведы хотят провести рубеж так, чтобы оставить за собой Печенгу и поставить там свою крепость. Это позволяло вбить клин между русскими и датскими (то есть норвежскими) землями. Того же самого добилась позже и Финляндия, что называется, «унаследовав» шведские претензии.

Между прочим, именно тогда, единственный раз за всю историю, границы Кольского края определялись с помощью жребия, воспринимавшегося как знак свыше. Поскольку вытянут был крест, а не «коруна», Ребольская волость, находившаяся под управлением кольских воевод, осталась в составе московской державы.

С любопытным документом из своей личной коллекции ознакомила меня однажды известный краевед Вероника Александровна Мацак. Осенью 1826 года подполковник Валериан Галямин, осуществлявший российско-норвежское разграничение, а потом проводивший демаркацию новой границы, составил записку «о возможном сокращении границы со Швециею и Норвегиею». Финляндии, входившей к тому времени уже в состав Российской империи, предлагалось обменять внутреннюю территорию, вдающуюся вглубь Норвегии, на пространство, находящееся «между рекою Пазрекою, границею Великого Княжества Финляндского и рекою Таною». То есть не успели ещё, образно выражаясь, высохнуть чернила на Петербургской конвенции, разделившей, в мае того же 1826 года, российские и норвежские пределы, а границу уже пытались пересмотреть. Этот пересмотр, совершись он, позволял сократить рубежную линию более чем вдвое и - давал финнам тот самый выход к Ледовитому океану, который они позже обрели в районе Печенги. В 1841 году император Николай Первый пытался ещё раз добиться того же самого по дипломатическим каналам. Безуспешно. А ведь совершись задуманный обмен, и не появилось бы, возможно, никакого Печенгского вопроса.

Особенностью заполярных рубежей долгое время была их размытость, проявлявшаяся в наличии общих округов сбора дани. Двоеданничество и троеданничество оставалось типичным явлением на протяжении веков. Наиболее известны двоеданные саамы Печенгского, Пазрецкого и Нявдемского погостов, подати с которых собирали и российские, и норвежские (точнее датские) власти. Но ведь существовал ещё и российско-финский (то бишь российско-шведский) общий округ. 10 апреля 1787 года комендант Колы Борис Ернер докладывал своему начальству о жителях погостов и селений «Кузома, Киткан кюля, Кола ерви, Кеми кюля, Содан кюля, Ратней», плативших «России за землю» и заявлявших, «что они действительно живут на российской земле» и земля эта «распространяется за их селения более 6 миль». Проблема с финскими двоеданниками решилась с присоединением в 1809 году Великого Княжества Финляндского к России, а с норвежскими - после установления точной границы.

Ещё одно наблюдение состоит в том, что линия, разделяющая страны и народы весьма условна, почти виртуальна - просто воображаемая черта, проведённая на местности. Но вот проблемы она, порой, рождает самые настоящие. И страдают от этих проблем конкретные люди. Ну, кто, например, думал, проводя границу со страной фьордов о том, что угодья пазрецких и нявдемских лопарей окажутся разрезаны пополам и это нарушит их сезонный кочевой цикл? Кто радел об интересах поморов, чьи становища Шапкино и Песчаное в одночасье оказались вне русских пределов? А Печенга и вовсе стала разменной монетой в политической игре. В 1918 году Совнарком во главе с Лениным отдал её красным финнам, так сказать в залог нерушимой дружбы. В 1919-м руководство белой Северной области едва не отдало белофиннам в качестве платы за помощь в походе на Петроград и спасло тогда этот древний русский край лишь твёрдое «нет» Колчака. Наконец, в 1920-м, по личному настоянию Ленина, Печенгу всё же уступили Суоми, и понадобилось две кровопролитных войны, чтобы вернуть её обратно.

Причём ситуация, что вполне понятно, обостряется в эпохи потрясений и катаклизмов. Пока государство достаточно сильно, чтобы поддержать порядок и стабильность, всё вокруг спокойно. Но как только начинаются внутренние и внешние неурядицы, слабеет контроль, - всё идёт вразнос. Ведь не только финны, стремившиеся получить вожделенный выход к океану, замахивались на Печенгский край в годы Гражданской войны, но и обычно мирные норвежцы создали в парламенте секретный пограничный комитет, имевший те же цели.

Страсти вокруг заполярной границы кипели, порой, весьма нешуточные, но сама граница долгое время оставалась открытой. Да, собственно, и представления о ней были у населения весьма смутными. Так, в начале 1830-х годов Кольский уездный земский суд расследовал дело о злоупотреблениях на Мурманском берегу и спокойно посылал своих представителей, а равно и чиновников, командированных из Архангельска, осуществлять следственные действия на территории, аж пять лет тому назад отошедшей к стране фьордов. Рядовые же поморы и вовсе мало что понимали в происходящем. К примеру, в 1833 году онежанин Иван Куковлев сообщал суду, что он «в 1832 году проходил за промышленниками до становища Шапкина, а то становище по-прежнему состоит в российском владении, а ныне якобы в норвежском, но там проживают Нявдемского погоста российские лопари». И десятилетия спустя всё оставалось так же. В конце 1920 года начальник Мурманского морского погранособотделения особотдела охраны побережья Белого моря и Ледовитого океана Иван Хропов утверждал: «Несмотря на предупреждения местного населения... о том, что переход Российско-Финляндской и Российско-Норвежской границ без установленных Центральной Советской властью пропусков ни в коем случае не допускается и преследуется законами Военно-Революционного времени, тем не менее, приходится констатировать факты переходов через границу с возвратом в Россию». В общем, нынешние проекты Поморской зоны и безвизового пересечения рубежей для приграничного населения - вовсе не быстротекущая мода, а дань устоявшейся традиции.

Какие же выводы можно сделать из всего, написанного выше о нашей северной границе? Да самые простые, укладывающиеся в давно известные народу истины, сформулированные в пословицах «худой мир лучше доброй ссоры» и «лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным». Выводы действительно простые. Вот только история свидетельствует, что каждое поколение предпочитает усваивать их на собственном, зачастую горьком опыте.