ГОКУ Государственный архив Мурманской области

«ВЫСОТА БЫЛА ПРЕВРАЩЕНА ФАШИСТАМИ В КРЕПОСТЬ...»

(из воспоминаний Н.И. Ермилова)

Участник боев за освобождение Советского Заполярья Николай Иванович Ермилов родился 12 декабря 1925 года в селе Новиновка Базарно-Карабулакского района Саратовской области. Жил в Саратове. Оттуда 25 февраля 1943 года был призван в армию. В составе 1066 корпусного артиллерийского Печенгского Краснознаменного полка освобождал Печенгу и Киркенес. Потом воевал на других участках советско-германского фронта. Награжден медалями «За оборону Советского Заполярья», «За взятие Вены», «За победу над Германией в Великой Отечественной войне 1941-1945 гг.». Публикуемые ниже воспоминания написаны для газеты «Полярная правда».

Из воспоминаний майора в отставке Н.И. Ермилова

«От Западной Лицы до Киркенеса» -

об участии 1066 корпусного артиллерийского

Печенгского Краснознаменного полка

в Петсамо-Киркенесской операции[1]

Г. Саратов.                                                                                                                                                                                                                               1980 г.

[...]

В эшелон погрузились I марта 1944 года. В Мурманск прибыли через несколько дней ночью. Было морозно, безветренно, темно. Работали гораздо медленнее, чем могли бы при свете. Материальную часть переправили на другой берег Кольского залива до рассвета. В порту оставались лишь тыловые службы, и продолжалась перегрузка из вагонов в баржу одиннадцати тысяч пришедших с нами снарядов и зарядов к ним.

Хотелось каждому хоть краешком глаза взглянуть на Мурманск, о котором знали только по школьным учебникам. А удалось это лишь единицам. В числе таких оказался и автор этих строк.

До призыва я жил в Саратове. Город в моем представлении - это камень многоэтажных домов, улиц и тротуаров, автобусы, трамваи, десятки дымящихся заводских труб, многолюдье. Мы Мурманск приняли за рыбацкий поселок. Весь деревянный, низенький - в один, кое-где в два этажа, засугробленный. Курился он сотней труб. Только от станции и порта шла расчищенная проезжая полоска. В городе она заворачивала куда-то, к совершенно лысой горе, белеющей на фоне темно-синего горизонта. По центру улиц вились лишь тропки. Ни гомона птиц, ни кустика перед промерзшими окнами, ни людей!

Мы дошли почти до крайних домов у горы. Посмотрели отсюда на черную синь залива, по которому были рассредоточены транспортные суда, на белозубчатый берег напротив. На обратном пути попалась женщина, которая в накинутой на голову шубе перебегала из подъезда в подъезд, крикнули ей: «Мурманск ли это?» На бегу она ответила: «Нет, это то, что от него осталось».

[...]

В НАСТУПЛЕНИИ

Разведка боем, должно быть, убедила командование, что прорыв обороны в этом месте нецелесообразен. Потянули дорогу еще левее, к Большому и Малому Кариквайвишам. Устремились туда же немцы. Несмолкающий гул говорил о лихорадочных взрывных работах. В сентябре мы снялись и нацелились на Большой Кариквайвишь.

Эта высота была превращена фашистами в крепость. Тупую вершину ее венчал трехамбразурный дот, окруженный минными полями и опутанный многорядовыми проволочными заграждениями, круговой системой траншей и ходов сообщений, огневых точек. Подступ к горе затруднял быстрый поток, бегущий у подножья.

К тому времени командиром нашей первой батареи стал старший лейтенант Русаков. Меня он перевел в радиоотделение напарником радиста Сережи Малхасяна, держал нас около себя, на НП.[2]

Наш НП размещался в створе с Кариквайвишем, на невысокой сопке, тыльная сторона которой была сплошь отвесной, гранитной. В скале, в самом верху, нашелся маленький уступ, площадочка, повесили, укрепив кое-как концы, на нем палатку. Гитлеровцы были у нас не только с фронта, от Кариквайвиша, но и с тыла, справа. Палатку оттуда они, возможно, не различали, а движение наверху сопки видели. И без конца стреляли.

Доставалось и в палатке. Она трепыхалась от воздушных волн, порождаемых разрывами снарядов. Сыпались сверху на нее камни, галька, а снизу, из-под обрыва, если был недолет, поднимались осколки.

Батарея получила приказ выкатить одно орудие на прямую наводку, за наше НП, на пологий, заросший березкой скат, уходящий к потоку. Окоп для орудия и щели для расчета, боеприпасов и наблюдения рыли по ночам всем составом батареи, землю и камни оттаскивали на плащ-палатках, разравнивали и маскировали.

Кто копал в тундре, тот знает, как это дается. Лопата тут лишний инструмент. И лом почти не нужен. Выручает только кирка. Рыли несколько ночей.

Но еще сложнее было прикатить орудие. По всему маршруту (километра три) раскатали валуны. До гребня поднимали засветло. Дальше было нельзя: спускали круто к болоту в кромешной тьме. Еле успели к рассвету замаскироваться.

Впрочем, в эту ночь напряженно трудились все. Волокли к передовой стокилограммовые реактивные минометы минометчики, выходила на прямую наводку легкая артиллерия, чтобы вернее бить по окопам и траншеям, шли навьюченные вооруженные пехотинцы.

И мы пошли втроем: командир взвода управления лейтенант Культьев, сменивший Камянова, нас двое с рацией. Нам приказано было выдвинуться на передовой наблюдательный пункт (ПНП) под основание Кариквайвиша, в боевые порядки пехоты, которой утром наступать.

Путь лежал мимо нашего орудия. Расстрелять дот на Кариквайвише комбат приказал командиру второго огневого взвода комсомольцу лейтенанту Красногорскому. Он и расчет старшего сержанта Дременкова прыгали за окопом: все были промокшие, а перед утром морозило крепче.

Пожелали Красногорскому удачи. Он улыбнулся, растянув черные, в полоску, усики. Это была последняя с ним наша встреча: его сразит вражеская мина в первый же день наступления. И Дременков с расчетом обложит тело его валунами, водрузит на этой гробнице оставшуюся без хозяина каску. Потом мы потеряем парторга батареи рядового Раткина, а в полку - еще многих.

При переходе через поток с Сергеем моим случилась неприятность: он поскользнулся и провалился по пояс между огромных камней в ледяную воду, ругался на чем свет стоит - низенький, щупленький солдат, сын солнечной Армении, вовсе не привыкший к холоду. Разделили с ним мои сухие портянки, надел он и мои кальсоны под мокрые брюки.

Мы пришли к майору Балуткину. Его солдаты указали нам на нору. Заползли в нее, рацию повернули к двери, прикрыв сверху мхом, выбросили по камням лучевую антенну. Это на случай. Вообще же входить в радиосвязь до начала наступления воспрещалось. Легли в этой ямке, прикрытой дерновой крышей и ждали до утра 7 октября 1944 г.

Когда рассветало, ударила от наших батарей «Катюша», артподготовка началась. Кариквайвишь утонул в огне и дыму. Выше дыма вылетали обломки ежей из-под колючей проволоки, камни, бревна. Все бушевало, вихрилось, гудело, дрожало.

Впервые видели, как летят реактивные мины, похожие на крупную бомбу или торпеду. Они поднимались по восходящей и, достигнув верхней предельной точки, падали на цель отвесно, производя бомбовый взрыв.

После переноса артогня за Кариквайвишь, поднялись гвардейцы, двинулись к вершине горы, строча из автоматов и бросая впереди себя гранаты. Нам было отчетливо видно, как они обходят дот и как он дымит, словно крестьянская баня, топящаяся по-черному. Саша, значит, отлично поработал. И весь расчет Дременкова.

Балуткин тоже побежал в гору. За ним мы. С гребня тяжелой стеной катился навстречу снег, налетел. Крупные мокрые хлопья били в грудь, в лицо. Но - вперед и только вперед! Через разрушенные траншеи и воронки. Мимо распластанных трупов гитлеровцев. Брошенных в панике орудийных батарей. К землянкам, где еще дымят трехкотловые походные кухни. К реке.

На бегу мы ввернули в рацию штырьевую антенну, связались с Русаковым, доложили обстановку.

Мост через Титовку немцы успели разрушить. Батальон пытался форсировать ее с хода. Тут Балуткина смертельно ранило. Продвижение задерживалось до утра.

Полк наш подтянулся. Утром ударили по тому берегу, по зениткам на прямой наводке, по уходящей на далекий подъем дороге, по которой спешили сюда вражеские подкрепления.

Перейдя Титовку, мы заметили сразу же штабеля со снарядами нашего калибра. «Батя» (Фетисов[3]) немедленно же распорядился орудия подгонять к ним и стрелять, стрелять. Сам брал карту, командовал, посылая снаряды на развилки дорог, которые, безусловно, были запружены техникой и живой силой...

И вот Печенга, горящие продовольственные склады наверху, одинокая церквушка славянского типа. Говорили, что строили ее еще древние новгородцы.

С ликованием встретили сообщение о прорыве обороны за Мурманском, освобождении Печенги, о присвоении частям, участвующим в этом почетного наименования Печенгских. Полк стал Печенгским.

Затем никелевые рудники, граница Норвегии, аэродромы и мелкие населенные пункты, городок норвежский Киркенес. На всем этом пути полк уничтожал переправы врага через фиорды и речки, стрелял по взлетным полосам, по скоплениям отступающего врага, по огневым точкам, отдельным орудиям и батареям.

Наш 1066-й полк переименовали в 411-й гвардейский артиллерийский полк, наградили орденом Красного Знамени. «Батя» приехал формировать его из-под Ленинграда, имея уже два ордена Красного Знамени. Здесь на его груди загорелся третий такой орден. Фетисову было тогда 32 года. Многие солдаты, сержанты и офицеры полка также получили награды, а все - медаль «За оборону Советского Заполярья».

ГАМО. Ф. Р-413. Оп 1. Д. 35. Л. 78-79, 90-94.

[1] Опущена информация о формировании и комплектовании полка, его пути к линии фронта и оборонительных боях.

[2] НП - наблюдательный пункт.

[3] Командир полка подполковник Иван Васильевич Фетисов.

Петсамо-Киркенесская операция. Кадр из тележурнала -Северные Зори- №9

 

На полевом командном пункте армии. Река Западная Лица. 1944 г. ГАМО. Ф. Р-1537. Оп. 2. Д. 46.

 

Петсамо-Киркенесская операция. Кадры из тележурнала «Северные зори» №9. 1983 г.