О ДРЕВНЕМ ХРАМЕ И СААМСКОМ ПОГОСТЕ
В газете «Мурманский вестник» началась публикация цикла статей «На краю земли Русской», посвященного истории Борисоглебского храма на реке Паз и Пазрецкого саамского погоста.
О судьбе приграничной церкви и окраинного саамского поселения рассказывает читателям сотрудник Государственного архива Мурманской области Дмитрий Ермолаев.
Для освещения этой темы именно сейчас имеются немалые основания. Судите сами. В 2020 году мы отмечаем 455-летие с момента строительства древней Борисоглебской церкви, 150-летие визита на Кольский полуостров великого князя Алексея Александровича, положившего начала постройке нового Борисоглебского храма, 175-летие со дня рождения и 105-летие со дня кончины настоятеля Пазрецкого прихода, саамского просветителя К.П. Щеколдина, 100-летие заключения Тартусского мирного договора, по которому Пазрека в составе области Печенга отошла к Финляндии, 80-летие окончания советско-финляндской войны и 75-летие победы в Великой Отечественной войне, оставивших свои следы в истории порубежного саамского поселка, а также 55-летие открытия безвизового доступа к Борисоглебскому храму скандинавским туристам.
Предлагаем вам ознакомиться с начальными публикациями цикла «На краю земли русской».
Борисоглебский храм на реке Паз
НА КРАЮ ЗЕМЛИ РУССКОЙ
(История Борисоглебского храма и Пазрецкого саамского погоста)
Другого такого места ни в нашей стране, ни за рубежом я не знаю. Оно настолько удивительно, настолько неповторимо, что сложись обстоятельства чуть иначе - и от туристов, паломников не было бы отбоя. Но получилось по-другому...
По склонам окрестных сопок, по берегу реки, по опустевшим, некогда обжитым местам, тенью бродит здесь прошлое. Хочется шагать осторожно, разговаривать негромко, чтобы не спугнуть эту легкую, печальную тень.
Беззвучно ступая, скользит она по стремнине потока к недалекому устью, вернувшись, бежит вверх по извилистой тропке, прыгает в лесу с кочки на кочку. И медленно шествует вокруг храма, настолько естественно вписанного в пейзаж, что, кажется, он родился вместе с раскиданными ледником замшелыми валунами, вырос с обступившими его березами, и будет вечно стоять в тиши, уходя фундаментом в землю, крестом в небо.
Лишь несколько раз в год тишина нарушается людьми. Особенно шумно 6 августа, в день памяти святых Бориса и Глеба. Звон колоколов, многоголосие церковного хора, праздничная служба, торжественный крестный ход. А потом опять - никого, кроме пограничников да живущего тут же монаха. Только свист ветра, шелест листьев, плеск воды. И церковь, как памятник, как память о тех, для кого эта земля была родной, а река - святой. Ведь «Паз» в переводе с саамского значит - «святая».
1. БЛИЗ ДАЦКАГО РУБЕЖА
БРАСЛЕТ, ФИБУЛА, КРЕСТ
Немного географии. Река Паз протяженностью 145 километров вытекает из озера Инари, проходит путь через множество озер и впадает в южный «рукав» Варангерфьорда. Она несет свои воды на стыке трех стран - России, Финляндии и Норвегии, для каждой из которых является пограничной.
В «Путеводителе по Северу России», изданном в Санкт-Петербурге в 1898 году, здешние места названы «полярным раем». И не зря. Сопки, закрывающие собой реку, не дают проникать холодным ветрам. А потому климат тут особый, гораздо более теплый, чем во всей округе. Что, конечно, было замечено не сегодня и не вчера...
Самые древние археологические находки, сделанные на этой территории, относятся к раннему Средневековью. Биллоновый браслет, железная фибула, четырехконечный православный крест-тельник свидетельствуют о том, что люди приходили сюда уже в XI-XII веках.
Но более или менее постоянное население появилось лишь во второй половине XVI столетия, когда преподобный Трифон Печенгский основал неподалеку монашескую обитель, ставшую форпостом православия на диком языческом Севере.
Икона преподобного Трифона Печенгского
Тогда же приняли крещение издревле жившие поблизости полукочевые племена саамов, именовавшихся в ту пору лопарями. По преданию крестил их в водах реки Паз сам преподобный Трифон. Он же, как считается, в 1565 году срубил для новокрещеных деревянный храм. Возможно, на месте языческого капища. Новопостроенную церковь, внешне походившую на обыкновенную избушку, освятили во имя мучеников Бориса и Глеба.
МЕЧИ ОБОЮДООСТРЫЕ
Почему были выбраны именно они? По одной из версий, в память о родине «лопарского апостола» - Борисоглебский храм, давший название одноименному монастырю, стоял в Торжке, где Трифон появился на свет.
Согласно другой, река Паз в представлении преподобного уподобилась Днепру, в водах которого князь Владимир крестил Киевскую Русь. Князю с сыновьями Борисом и Глебом и посвятили возведенный неподалеку от места крещения «дикой лопи» храм.
В пользу этого предположения свидетельствует то, что в дошедших до нас описях имущества Борисоглебской церкви, начиная с самой ранней, датированной 1711 годом, в качестве храмовой иконы указан «образ святых благоверных князей русских: князя Владимера и Бориса, и Глеба». Кроме того, в некоторых документах XIX столетия церковь именуется храмом «во имя святых благоверных князей Владимира и чад его Бориса и Глеба».
В соответствии с третьей версией, сыграл роль ярко выраженный «военный» характер почитания святых братьев. Неспокойное порубежье, каковым являлась тогда река Паз, нуждалось не только в земном, но и в небесном заступничестве.
Между тем еще в «Сказании о Борисе и Глебе», созданном в XI веке, отмечалось, что братья-страстотерпцы «земли Русской защита и опора, мечи обоюдоострые, ими дерзость поганых низвергаем и дьявольские козни на земле попираем».
Да и в северорусской новгородской традиции горний патронат осуществлялся «пособием Бога и Святая Софья и Святою мученик Бориса и Глеба». К тому же первые русские святые особо почитались в семье Ивана Грозного, в царствование которого и был сооружен православный храм на самой северной окраине страны.
Так или иначе, а заступничество святых братьев понадобилось уже вскоре. В 1589 году пазрецкие саамы подверглись нападению подданных шведского короля - финского отряда под руководством Пекко Везайнена, разорившего Печенгскую обитель. Несмотря на то, что в монастыре было убито 116 монахов и трудников и многое предано огню, Борисоглебская церковь уцелела.
Фрагмент картины, изображающей уничтожение Печенгского монастыря отрядом Пекко Везайнена
Вскоре после этого обитель «переехала» под защиту стен Кольского острога и регулярные службы в храме прекратились - добраться до него из Колы в те времена было непросто. В писцовой книге Алая Михалкова 1608-1611 годов отмечено, что «на усть Пазы реки церковь страстотерпцов Христовых Бориса и Глеба древяная клетски стоит беспения, а в церкви образы и книги и ризы монастырское строение».
БЕЗ СВЯЩЕННИКА ЖИТЬ СКУЧНО
На протяжении большей части XVII столетия такое положение сохранялось: собственного причта в храме не имелось, литургия совершалась раз в год, а то и реже. В феврале 1682 года на реку Паз прибыл кольский соборный священник Алексей Симонов, объезжавший по государеву указу поселения оленного народа для уничтожения у лопарей вновь поднявшего голову язычества.
Пазрецкие саамы - жители расположенного рядом с Борисоглебским храмом селения сказали ему: «Крещены де мы из давних лет и святую христианскую веру держим, а Тайн святыя церкве мы скудости своей ради лишены... А церковь у нас освященная есть во имя святых страстотерпцев Бориса и Глеба - освящена в лета царя и великого князя Ивана Васильевича всеа Русии по благословению архиепископа Пимина Великаго Новаграда. А священника у тое церкве нет, потому что у нас место безхлебное: хлеб у нас не родитца и купить негде, и священником у нас питатца нечем. А нам кроме священника жить в таком порубежном месте велми скучно».
Вероятно, результатом именно этой поездки стало выделение Борисоглебского храма в отдельный приход, первое известное упоминание о котором относится к 1686 году. Правда, приходские батюшки жили не возле храма, а за сотни верст от него - в уездном центре, Коле, но все же посещали свою кочующую паству гораздо чаще, чем прежде.
И себя при этом тоже не забывали - заключали с лопарями договоры о плате за богослужение и требоисправление. По одному из них, составленному 3 февраля 1694 года, пазрецкие лопари обязались ежегодно давать священнику Симеону Борисову «руги со всякой души по алтыну [3 копейки. - Д. Е.] на год, сверх того, от исповеди по алтыну с человека, а от крещения младенцев имать ему, священнику Симеону, и от родильничныя и от четырдесятной молитвы» - по 13 копеек, от венчания новобрачных - по 2 ефимка [примерно 1 рубль. - Д. Е.], от погребения умерших - 20 копеек, от молитвы к Рождеству Христову - по 2 копейки с вежи: «да нам же, лопарям, давать ему, священнику Симеону... на всякой год сала троскового... по пуду с погоста да по две кережи [воза. - Д. Е.] со всякого погоста... мяса и рыбы... А подводы ему, священнику, и диачку и под кладь ево, священника, наши подводы крестьянские все... и диачку ему, Симеону, своего держать...».
Приход просуществовал до середины XVIII века, после чего был упразднен, а Борисоглебская церковь приписана к Кольскому Воскресенскому собору. Все вернулось на круги своя: редкие приезды священнослужителей только подчеркивали отдаленность и глушь северной окраины страны, расположенной «близ дацкаго рубежа».
ГРАНИЦА ПО ЖРЕБИЮ
Новый всплеск интереса к храму Бориса и Глеба произошел в ходе окончательного установления границы между Россией и Норвегией.
Межгосударственный спор за право владеть Мурманом и прежде не раз приводил к ситуациям, когда Борисоглебский храм мог «уйти» за рубеж. 5 февраля 1603 года в Москве послам Дании, в состав которой входила тогда Норвегия, от имени царя Бориса Годунова вручили специальное извещение. Царь указывал, что разделительная черта между русскими и датскими землями должна пройти по реке Паз. Послы в своем отчете отмечали, что русские уступили место, где стоит церковь Бориса и Глеба. Однако эта граница так и осталась на бумаге.
При Борисе Годунове Борисоглебский храм едва не отдали датчанам.
На переговорах 1620-1621 годов между Россией и Швецией, владевшей тогда Финляндией, шведы хотели провести рубеж так, чтобы оставить за собой Печенгу и поставить там свою крепость. Что позволяло вбить клин между русскими и датскими землями. Если бы их замысел удался, православный храм на реке Паз оказался на шведской территории.
Все висело на волоске. Именно тогда, единственный раз за всю историю, границы Кольского края определялись с помощью жребия, воспринимавшегося как знак свыше. Поскольку вытянут был крест, а не «коруна», Ребольская волость, находившаяся под управлением кольских воевод, осталась в составе московской державы. А клин шведских земель в русско-норвежском порубежье так и не появился.
Один из шведско-русских пограничных камней XVII века
Издревле Север Страны фьордов и Кольский полуостров был местом, где русские и норвежцы собирали дань с саамов, не препятствуя друг другу.
Однако в 1602 году Дания не пропустила русских сборщиков дани в сторону Тромсе. В ответ кольские управители запретили норвежцам собирать дань на своих землях. Система двоеданничества прекратила существование.
Но жителям Пазреки легче от этого не стало. Дань, которую брали от имени датского короля, стали собирать в пользу Москвы. Кроме того, из-за близости к норвежским владениям датские даньщики, несмотря на запрет с русской стороны, продолжали посещать Пазрецкий погост. Фактически оленные люди были вынуждены платить трижды: исстари собиравшуюся дань государю московскому и королю Дании плюс новый датский сбор. В «Росписи лопарским погостам», составленной в 1623-1624 годах особо отмечено, что «те-де лопари Пазрецкие... платят те три дани с великою нужею».
ПОШЕЛ НА ПРИНЦИП
В дальнейшем лопари Печенгского, Пазрецкого и Нявдемского погостов, хотя и считали себя российскими подданными, продолжали платить Дании за пользование финмаркскими фьордами «по 2 векуя [18 с половиной килограммов. - Д. Е.] с человека в каждый год сухой рыбы трески». Норвежские чиновники считали этот платеж данью, а сами погосты - общими.
В 1814-м Страна фьордов перешла под власть Швеции. Вскоре встал вопрос о проведении по спорным землям точной рубежной черты. Норвежцы претендовали на владение всем левым берегом реки Паз, но на «их» стороне, неопровержимо доказывая принадлежность к России, стояла православная церковь, древность которой подчеркивалась, в том числе, и наименованием в честь первых русских святых.
Собиравший сведения для пограничной комиссии кольский мещанин Шабунин объявил, что в храме хранится крест с надписью: «Крест сей сооружен у церкви той в лето 7073 [в 1565 году - Д. Е.] месяца июля 4 дня, на память. А святил церковь сию игумен Иларион при начальнике Трифоне».
Пограничный комиссар Страны фьордов полковник Йенс Спорк предлагал своему русскому коллеге подполковнику Валериану Галямину обновить Борисоглебский храм и перенести его за счет норвежской казны в любое место на правом берегу реки Паз. То есть, фактически, избавиться от неудобного свидетельства российского присутствия, находившегося в «неправильном», с его точки зрения, месте.
Портрет поручика Валериана Галямина. 1816 г. Художник Франц Шмитц.
Но церковь во имя Бориса и Глеба уже на тот момент была не просто святыней. Она являлась неотъемлемой частью самосознания пазрецких и других окрестных лопарей, основой их исторической памяти, центром мироощущения, ярче всего выраженного в поговорке «лопарь не может умереть, не помолившись у Бориса и Глеба». Перенести храм значило лишить оленный народ души.
И Галямин, говоря современным языком, пошел на принцип. Петербургская конвенция, подписанная в 1826 году, оставила церковь и территорию в одну квадратную версту величиной вокруг нее за Россией.
Карта российско-норвежской границы, сделанная по итогам работы совместной пограничной комиссии в 1825 году. Отмечен Борисоглебский выступ.
2. «НЕПРАВИЛЬНАЯ» ГРАНИЦА
Благими намерениями, как известно, вымощена дорога в ад... Российско-норвежское разграничение, начавшееся в 1822 году со стремления кольского исправника Постникова защитить пазрецких саамов от притеснений иноземцев, привело к противоположному результату. Рубежная черта разрезала земли Пазрецкого погоста по-живому - почти пополам. Что, в свою очередь, предопределило дальнейшую судьбу как самой церкви Бориса и Глеба, так и расположенного рядом с ней саамского селения.
Часть карты «Архангельской губернии Кольского уезда с показанием на оной граничной черты, вновь назначенной между сим уездом и Нордвегией в прошедших 1825 и 1826 годах». 1828 г
УНИЧТОЖИЛИ 15 СТОЛБОВ
Граница, из-за которой выступ на левом берегу реки Паз стал самой северо-западной точкой России, русским форпостом в норвежских владениях, на протяжении многих лет воспринималась местными жителями как нечто искусственное, формальное, мешающее существовавшему порядку вещей.
При первой проверке ее состояния в 1846 году выяснилось, что из 29 пограничных столбов только 5 остались в целости и сохранности, а 15 были полностью истреблены. Думаю, не ошибусь, если предположу, что саамы тоже приложили к этому руку.
Пограничный знак на российско-норвежской границе с датой его проверки совместной комиссией в 1896 г.
Долгое время не признавали «неправильной» по их мнению границы поморы. К примеру, в 1833 году онежанин Иван Куковлев сообщал Кольскому уездному земскому суду, что он «в 1832 году проходил за промышленниками до становища Шапкина, а то становище по-прежнему состоит в российском владении, а ныне якобы в норвежском, но там проживают Нявдемского погоста российские лопари».
А в сентябре 1866 года пристав 5-го стана Кемского уезда Поникаровский сообщал губернатору в своем рапорте, что русские промышленники считают неправильным проведение границы по реке Ворьеме и убеждены, что высшему начальству об этой «неправильной» границе неизвестно.
О том, почему так получилось и что следует предпринять для исправления ситуации шли жаркие споры. Русское общественное мнение считало рубеж, прошедший по рекам Паз и Ворьема крайне неудачным, а имя проведшего его подполковника Галямина употреблялось порой в народе с добавлением приставки «Иуда».
Совместная российско-норвежская пограничная комиссия в Гренсе Якобсельф. 1896 г.
К концу XIX столетия Россия подошла с осознанием необходимости пересмотра границы с Норвегией и возвращением земель, которые считались бездарно уступленными по безразличию к национальным интересам, или по корыстным соображениям.
ЕСЛИ НЕОБХОДИМОСТЬ ПОТРЕБУЕТ
Так, рассматривая предлагаемые последствия для русского государства в случае разрыва шведско-норвежской унии, первый секретарь российской миссии в Стокгольме Дмитрий Казаринов в записке, направленной в 1885 году в Министерство иностранных дел, подчеркивал, что при определенных условиях (в частности невмешательстве Англии) Россия сможет «если необходимость потребует» исправить границу в Финмаркене.
Правда, относительно того, что именно следует вернуть, полного единства не было. Пожалуй, наибольшее распространение получило мнение, согласно которому необходимый минимум для восстановления утраченного в 1826 году должен был заключаться в проведении рубежной черты по реке Паз до ее устья.
«По совершенно необъяснимым условиям проведения и утверждения в 1826 году нашей границы с Норвегией мы отдали норвежцам несомненно нам принадлежавший берег Мурмана от Ворьемы до устья реки Паза, - отмечал в 1897 году контр-адмирал А. Сиденснер. - Таким образом церковь Бориса и Глеба с левым берегом реки, на протяжении всего трех верст, оказалась теперь вдвинутой далеко в норвежские владения и мы не имеем доступа в реку Паза иначе как через норвежскую границу, вследствие чего, как церковнослужители, так и все русские, посещающие эту местность, подвергаются каждый раз осмотру до нелепости исполнительных по службе норвежских таможенных чиновников».
ВОПРОС ОТЛОЖЕН
В 1905 году, когда выяснилось, что разрыв между Норвегией и Швецией назрел, - русские дипломаты попытались воспользоваться ситуацией для проведения границы по реке Паз до ее впадения в море. Но из-за угрозы возобновления между Англией и Норвегий антироссийского ноябрьского трактата 1855 года было решено признать норвежское государство во всей его территориальной целостности. Российские дипломатические представительства получили сообщение о том, что «улучшение» границы не следует выдвигать на первый план.
6 октября 1905 г. министр иностранных дел России Владимир Ламздорф докладывал царю: «Этот вопрос мог бы быть предложен новому норвежскому правительству в осторожной (и, вероятно, способной вызвать полное сочувствие в Христиании) форме возобновления специально с Норвегией декларации нашей с шведско-норвежским правительством от 20 мая/1 июня 1847 г. о периодической, через каждые 25 лет, проверке русско-норвежской государственной границы».
Министр иностранных дел Российской империи Владимир Николаевич Ламздорф (1844-1907).
А еще через три недели Ламздорф и вовсе снял проблему границы с повестки дня: «Вопрос же об исправлении русско-норвежской границы, как детальный и технический, может быть... отложен, буде представится необходимым, до более благоприятного момента».
Тем не менее, уже в конце следующего - 1906 года в Петербурге возник план отказа России от прав на архипелаг Шпицберген в пользу Норвегии, на условиях сохранения в будущем Страной фьордов нейтрального статуса и передачи в русское владение территории от церкви Бориса и Глеба до истока Ворьемы. Но, в последующем, от этой идеи так же пришлось отказаться.
«ВЫПРЯМЛЕНИЕ» ГРАНИЦЫ
Существовала в русском обществе и другая, более радикальная точка зрения: истинная разграничительная черта должна проходить по нижнему течению реки Тана. К примеру, в книге «Беседы о Севере России в третьем отделении Императорского вольного экономического общества», изданной в Санкт-Петербурге в 1867 году, на карте «Северного края Европейской России» показана «действительная» граница между Россией и Норвегией, проходящая по хребту Верес, реке Тана и Тана-фьорду.
Карта из книги Беседы о Севере России с указанием границы по реке Тана. 1867 г.
В 1907 году - через два года после обретения Норвегией самостоятельности был подписан Христианский договор, по которому Российская Империя становилась одной из стран-гарантов территориальной целостности своего северного соседа, а следовательно автоматически признавала нерушимость в том числе и своей границы со Страной фьордов.
Несмотря на это русские деловые, политические, военные круги все более явственно высказывали недовольство несправедливой, по их мнению, русско-норвежской границей. Вот типичный взгляд на проблему, данный в книге «Основные вопросы внешней политики России», вышедшей в Одессе в 1910 году. Ее автор - известный русский публицист Иван Дусинский, укрывшийся за псевдонимом «Арктур», утверждал: «Наша граница с соседним норвежским Финмаркеном невелика протяжением - всего 175 верст, но может служить образцом противоестественного разграничения. При проведении ее имелась определенная задача - не допустить Россию к берегам Варангерского фьорда...
Нашим естественным пределом в этой области являются Тана-фьорд и затем нижнее течение реки Тана, которая в своем дальнейшем течении служит границей между норвежским Финмаркеном и русско-финляндской Лапландией...
Приобретение этой территории можно было бы назвать почти только выпрямлением границы. Принимая во внимание незначительность и бедность этой полосы, а так же то, что никакого особенного значения она для Норвегии не представляет, нужно признать, что мысль о добровольной уступке ее России не заключает в себе ничего фантастического».
И в последующем, вплоть до начала Первой мировой войны, в Российской империи, особенно на русском Севере, раздавались голоса указывающие на несправедливость конвенции 1826 года и обвинявшие норвежцев в намерении вообще отодвинуть русских подальше от Варангерфьорда.
ФИНСКИЙ ПОДВОДНЫЙ КАМЕНЬ
Пограничный вопрос в ту пору был подобен реке, сверху плавной, спокойной, но скрывающей в глубине быстрые течения и острые камни. Одним из таких подводных камней было наличие «третьего лишнего», а именно Финляндии, входившей тогда в состав Российской империи на правах автономного Великого княжества.
Страна озер, уже тогда уже тогда стремившаяся «пробить» стратегически важный для нее коридор к Ледовитому океану оказалась в 1826 году при разделе «общего округа» в роли «статиста» и всячески стремилась наверстать «упущенное».
К примеру, не успели еще, образно выражаясь, высохнуть чернила на Петербургской конвенции, разделившей российские и норвежские пределы, а границу уже пытались пересмотреть. Осенью 1826 года русский посланник в Стокгольме граф Сухтелен составил записку «о возможном сокращении границы со Швециею и Норвегиею».
Финляндии предлагалось обменять внутреннюю территорию, вдающуюся вглубь Норвегии, на пространство, находящееся «между рекою Пазрекою, границею Великого Княжества Финляндского и рекою Таною».
Если бы обмен осуществился, Борисоглебский выступ оказался внутри имперских границ, и его дальнейшая история текла по-иному. Но - не сложилось. Продолжавшиеся с 1832 по 1852 год финско-норвежские переговоры о границе тоже оказались безуспешными. Шанс вроде бы представился 11 лет спустя.
ОПРОМЕТЧИВОЕ ОБЕЩАНИЕ
В 1864-м от Суоми отрезали в пользу России несколько квадратных верст земли, на которой находился Сестрорецкий оружейный завод. Взамен сенат княжества потребовал долгожданное: в десятки раз превышавший отданное участок с выходом к желанному заполярному морю в районе Печенги.
В ответ император Александр II специальным указом объявил, что «в вознаграждение» за территорию у Сестрорецка «в свое время будут присоединены к Финляндии... прибрежная полоса у Ледовитого моря к западу от р. Якобс-Эльф у залива Стольбоа, об отводе которой на пристанища лопарям уже пред сим был возбужден вопрос».
Император Александр II.
Земли к западу от реки Якобсельв, по-русски именуемой Ворьемой, лежали в норвежских пределах. Непонятно, поэтому, каким образом император собирался отдать их финнам. Возможно, речь вновь шла об обмене территориями между Суоми и Страной фьордов. Как бы то ни было, в дальнейшем дискуссии велись исключительно о Печенге.
По версии историка Вильяма Похлебкина, финнов, можно сказать, подвел максимализм. Поразмыслив, сенаторы решили, что «маловато будет» и запросили «в довесок» всю западную часть Кольского полуострова, Кемский и Онежский уезды Архангельской губернии. Излишне даже упоминать, что Борисоглебский выступ тоже входил в сферу их интересов.
Но - стало протестовать российское общество. Военные и представители Церкви, чиновники и журналисты выступили против передачи северным соседям столь значительной территории. Вопрос о компенсации повис в воздухе. Опрометчиво обещанное императором территориальное вознаграждение год за годом откладывалось. «Свое время» все никак не наступало.
В Финляндии успело вырасти не одно поколение, убежденное в полной законности притязаний Суоми на Печенгу, прежде чем эти, до поры до времени исключительно теоретические притязания обернулись реальными боевыми действиями. Но об этом - в свой черед.
(Продолжение следует.)
Подпишитесь на нас в "Вконтакте"
